До лета 2014 у меня была работа. Работа как работа. Бывают лучше. Хуже тоже бывают. Я, конечно, понимала, что очень многое именно в нашем коллективе лучше, чем где-то – добросердечные, искренние отношения, порой резкий, но ничуть не обидный юмор и главное, отсутствие женской зависти в этом исключительно женском коллективе. Здесь стоило бы ещё сказать о желании помочь друг другу и сделать каждый праздник в нашем маленьком коллективе уникальным. Но это сейчас я могу уже точно знать, что всё это было и «уникальным» и «добросердечным», потому что мне есть с чем сравнивать. Тогда это были будни, работа, задания. Мы сердились на то, что вынуждены задерживаться, и мечтали о прибавке к зарплате. Временами мы ссорились, но это было так редко, что я скорее предполагаю, что это было, потому что мы все были небезупречны. И если кто-то из нас находил работу с другими перспективами или большим окладом, начиналась мучительная дилемма (вслух и с нами), как же терять коллектив, который стал где-то уже семьёй. И даже увольняясь, человек оказывался привязан к нам настолько, что приходил проведывать нас при первой возможности. Хотя, повторю, мы все не были идеальными и были очень разными. Мы дулись и молчали, когда были поводы, мы могли съесть мёд из чужой банки, когда нам давали попробовать ложечку и оставляли друг другу домашнюю выпечку даже тогда, когда человека не было на работе. Мы знали мужей и детей, да что там, знали родословную друг друга лучше собственной. А потом было то самое лето 2014. Мы боялись, паниковали, как и все вокруг. Никто из нас не забирал трудовых и не думал увольняться. Мы все со страхом ждали, когда пар выйдет из-под крышки, и готовили пути для бегства. Кто-то вспоминал, что у него есть дядя у моря, к которому можно будет поехать, кто-то списывался с двоюродным братом из России, которого за всю предыдущую жизнь и видел-то всего несколько раз. И ещё нас очень разделили взгляды. Кто-то оказался резко, до криков за Россию, а кто-то – за законную власть Украины. Первых было больше, чем вторых, и, собираясь вместе, они кричали как резанные друг на друга. Мы, дипломатично уходящие от этих скандалов, закрывались от них наушниками и сходили с ума во время этих перепалок – и тех, и других мы любили одинаково горячо. Иногда, как и раньше, мы пили вместе чай, но эти посиделки тоже почти сразу же съезжали на тему войны. Наверное, при каком-то другом исходе, мы бы вернулись к прежним добросердечным отношениям. Но последнее, что я помню, это страх, политические распри и неопределённость. Потом все начали бежать. Коллективы рядом пустели. Приходишь на работу – а за стеной уже нет одного или двоих сотрудников. Уехали. Дальше нас, оставшихся, стало так мало, что мы испытывали даже неловкость от того, что мы есть. Моя начальница говорила нам, что собирает вещи. Но она вообще говорила много. Потом она заскочила что-то забрать и – всё. Я не успела проститься с ней. Не успела проститься вообще ни с кем, потому что никто не прощался и не говорил судьбоносных слов как в слезоточивых фильмах: «Если ещё доведётся свидеться когда-нибудь». Все были напуганы и думали только о себе. А потом сквозь прерывающуюся связь начальница набрала меня и сказала, что можно больше не ходить на работу – наш отдел сократили ещё первым числом, и мы все уволены месяц назад. Я стояла тогда на безлюдной остановке и думала, что должна бы что-то почувствовать или сказать. А смогла произнести только одно: «Хорошо, спасибо». Я бежала домой, потому что автобусы уже не ходили, нагибалась от свиста снарядов и очень боялась. И кроме страха я не чувствовала больше ничего ещё очень долго. А потом я полгода не могла решиться зайти в наш офис, чтобы собрать свои вещи. Ещё полгода я верила, что утром всё будет, как и было раньше – работа, девчонки, чай, рутина. И этот дурной сон закончится. Я понимала, что увидев офис пустым, верить мне будет больше не во что. Поэтому я готовилась и всегда сворачивала, не доходя до прежней работы. Как ни странно, наш брошенный офис не тронула всеобщая «приватизация» частной собственности. Но я попала в помещение без света и отопления. А всё остальное было ровно таким же, как и мой последний рабочий день – бумаги на столе, чашка у монитора, отвёртка на столе в мужском отделе рядом. Не было людей и это пугало больше всего. Цветы завяли, а в корзине под моим столом так и лежали обёртки от моего последнего обеда. Я думала, что мне поможет избавиться от снов увиденная реальность. Раз и навсегда. Но оказалось, что хорошее прошлое не даёт перейти в настоящее и не отпускает. И общаться с людьми из прошлого тоже невозможно, потому что любая фраза, любая встреча вызывает слёзы. И за эти слёзы – продолжение моих снов – стыдно, но сделать ничего нельзя. И в какой-то момент стало понятно, что легче не видеться ни с кем и не говорить, чтобы не теребить эту душевную рану. Мучением стала работа в новом коллективе. Я не могла рассказывать на новой работе о старой, потому что для меня все события до конца июля 2014-го, даже год спустя, были самым, что ни на есть, настоящим. А однажды я сказала, что забрала, наконец, свою чашку из своего прежнего кабинета, и мой новый начальник попросил нарисовать ему схему, как найти и войти в наш офис – его заинтересовала техника и мебель, которые можно было быстренько «национализировать». Я ушла с этой работы – такой удачной по тем смутным временам, от того, что там платили. Но от прошлого и этих мучительных снов я бежала ещё год. И даже сейчас я плачу каждый раз, когда встречаю кого-то из той жизни. И мне не важно, где эта встреча, точнее для моих слёз это не имеет значения. Магазин это или улица. Поэтому мне лучше не видеться ни с кем, потому что это также больно, как и три года назад, когда мы все ушли в отпуск, из которого уже никогда не вернулись. "Забыть нельзя, вернуться невозможно", - оказалось про всех нас, навсегда оставшихся в той жизни. Мы храним память и оплакиваем каждого из ушедших из нашей жизни друзей. Мы смотрим фотографии тех дней, и с каждым днём то прошлое кажется нам ещё лучше. Мы остались в прошлом, как мухи в застывшей смоле. И надо бы выбраться, а прошлое, счастливое прошлое не даёт. Ольга Кучер, Луганск, для "ОстроВа"
